Продолжение. Начало в разделе "Европа"
http://tourbina.ru/authors/Club-Miry/travels/view/78068/memo/6552/

Перед Марокко тщательно задраиваем люки и двери, за которыми может быть что-нибудь ценное. Нас предупреждают о бдительности: закрывать за собой каюты на ключ, бдительно нести вахту, на ночь проверять все закоулки. Меры небезосновательные – на африканском континенте воруют всё, что можно свинтить, даже гайки и швартовые концы. В Касабланке действительно много апельсинов – весь причал заставлен ящиками, их грузят днём и ночью – но раздавать их нам никто не спешит. Правда, за банку сгущёнки или за несколько лампочек из судового запаса можно выменять килограмма полтора. Ещё ценится мыло и дешёвые вещи. Жара градусов 25С. Я впервые на такой широте и меня экзотически шокирует всё, включая обилие пальм на берегу. Идём в увольнение. На выходе из порта строгая охрана – это для меня впервые за рубежом. В Европе порты открыты для всех. На выходе справа и слева к нам пристают нищие и проходимцы: что-то говорят, размахивают руками, просят деньги, предлагают экскурсионные услуги. Один паренёк так и не отходит от нас с полчаса пока окончательно не теряет надежду разжиться за наш счёт хотя бы одним дирхамом. Недалеко от порта – центр развлечений, в том числе и сомнительных. Кое-кто из наших уже строит планы. Какое-то время бродим по городу. Касабланка в переводе с испанского – Белый Город. Название, в общем-то, оправданное. Центральная улица – это огромные белые здания (тогда мне казалось небоскрёбы) банковских, туристических, торговых и страховых офисов. Внизу лавки, магазины, чайные, мечети, кинотеатры, рестораны, закусочные, бутики. Нищета и богатство вперемешку. Ковры, продавцы воды (я впервые тогда увидел эту категорию людей с забавными кувшинами через плечо), кальяны, чадры, туристы, машины, стоптанные туфли, грязь, золото, сувениры, белые мужские платки на головах всё смешалось в моей голове в жутком калейдоскопе. А Медина, или арабский рынок, доконал меня окончательно. Крик, гам, нищие, оборванцы, больные, стонущие в грязи и протягивающие к вам руки, обилие товаров вываленных прямо на улицу (для тех, кто не знает, в то время у нас процветал аскетизм в отношении товаров для населения). Вас хватают за полы, за руки, за сумки и пытаются затащить в свою лавку. В беседу лучше не вступать, в глаза лучше не смотреть, товары лучше не трогать и даже не разглядывать (если точно не решили покупать и уже знаете цену), а то вам не сдобровать – затащат и поминай, как звали. Вытрясут всю душу, обберут и оставят без гроша. Я, конечно, утрирую, но если вы психически неустойчивы, переутомлены или не знаете здешних обычаев, на базар лучше всё-таки не ходить. С вами заговаривают на родном языке, с вами шутят, вас поят чаем, вас уговаривают, вас упрашивают, вам готовы идти на любые уступки. Наконец, вам угрожают: «Тебе нужно голову отрезать». Вам продадут вдесятеро дешевле и всё равно останутся в прибыли. Но сколько азарта, сколько жизни в этой суете. Кого тут только нет, включая и советских туристов. Ещё одна жанровая сценка. Пристально смотрю на странного молодого человека, высокого, выхоленного, с орлиным носом, с вихляющей походкой и в кожаной куртке. Мальчишка из соседней лавки лукаво грозит мне пальцем: «А-а-а, русский, нехорошо, нехорошо». Оказывается – это «голубой», местная знаменитость. Почём мальчишка знает, что я русский – не понятно. Возвращаемся на судно. На пассажирском причале стоит советский круизный теплоход «Азербайджан» – это те туристы, которых мы встретили на Медине. Меняю на апельсины ещё несколько лампочек. Наутро для пополнения валютного запаса, решаюсь продать докерам кое-что из своего гардероба: рубашку и ещё кой-какие мелочи (в то время за такое карали списанием на берег – валюту можно было заработать, но не поменять). Через день снова идём в увольнение. На этот раз поход больше напоминает прогулку. Быстро минуем шумные центральные улицы и идём вдоль набережной Атлантического океана. Кварталы частных домов, маленькие мечети, магазинов почти нет, на рейде множество судов. Выходим к одинокому пустынному мысу, выдающемуся в океан. Мальчишки бегают вокруг и кричат «Bon Annee, Bon Annee». Действительно, послезавтра – Новый, 1987 год. На мысу какое-то строение белого цвета. Подходим ближе – оказывается лазарет, а может быть даже лепрозорий – перед входом табличка на французском с предупреждающей надписью. Возвращаемся. У меня мысль искупаться в Атлантике, но здесь слишком скалистый берег – уходит в океан острыми каменистыми зубьями. Видно, не судьба. Назад идём другой дорогой. Вокруг всё тот же арабский мир, только не скрашенный вывесками: голые пустыри, где мальчишки гоняют в футбол, полные женщины в цветных чадрах, пятиэтажные дома без окон. Есть, правда, частные дома более или менее красивой архитектуры в национальном стиле с кондиционерами и спутниковыми антеннами, но окружающий пейзаж всё равно подводит. Вот мы уже снова в городе, проходим королевскую резиденцию и опять поплыли витрины, разношёрстая толпа, тёмные личности шепчущие «гашиш, гашиш, вери гуд, вери чип», зазывалы, отели и прочая мишура, которую уже едва переносишь от усталости. Новый Год встречаем в Касабланке. Нас поздравляет капитан, первый помощник и чиф. Объявляют, что после Лас-Пальмаса идём в Африку за какао-бобами. На память дарят маленькие сувенирные статуэтки танцующих арабских женщин. Раздаёт подарки «дед», не Дед Мороз, а старший механик, но всё равно очень похоже. Праздничный ужин, а в два часа – отшвартовка. Берём курс на Лас-Пальмас. Так и не успел ничего купить и на дискотеку не сходил.

Наутро, после обхода, лезу на переднюю мачту. Там перегорела лампочка на одном из передних топовых огней. Матросы идут на зачистку трюмов после мочевины. Остальные кто где: кто на вахте, кто на работах. Начинается новый трудовой год в стране Советов – ведь судно это часть её территории. Сижу на мачте около часа: окислился патрон, его надо заменить. Качает не сильно, но сидеть на высоте более двадцати метров над палубой всё равно неуютно. Около одиннадцати замечаю, что судно меняет курс. Такое впечатление, что мы разворачиваемся. Нам что задание поменяли? Может, мы уже в Лас-Пальмас не попадём? Ничего не понимаю. Спускаюсь с мачты и иду в электромеханическую. Всё равно уже кофе-тайм пропустил. Меня вызывают в каюту к первому помощнику. На судне какой-то переполох. По дороге матросы галдят: «Беглеца поймали! Я спускаюсь в твиндек, а он там съёжился за ящиком!». Боцман возбуждённо басит: «Я со злости нож вынул и кричу: «Ну, гад, прощайся с жизнью!». Он бросился ко мне в ноги, руки сложил и молится». Вхожу в каюту к первому помощнику. На стуле сидит марокканец, человек лет тридцати пяти, худощавый, высокий, в синей ветровке поверх полосатой рубахи и джинсах. На вид приличный, даже интеллигентный: узкое лицо, умные глаза. Сюда же вызвали и доктора. Я говорю на английском, доктор – на немецком, марокканец, как водится на французском. Мой французский ограничен несколькими выражениями из разговорника. Поначалу разобрать практически ничего нельзя. Человек возбуждён и путает французские и английские слова. Потихоньку начинаем понимать, что пробрался он ночью и, пользуясь новогодней суетой, залез в твиндек. С собой у него ничего не было кроме бутерброда с рыбой. Он врач, у него в Касабланке мать и две сестры. Работы нет, перспектив никаких. Надеялся, что судно идёт в Европу. Хотел в последствии забрать с собой мать и сестёр. Ему очень жаль, что всё так случилось. Часа через три мы на рейде в Сафи. В километре от береговой линии тянется унылая полоса песчаных холмов. Сафи – международный марокканский курорт. Вода тёплая и хочется искупаться. Но швартоваться и тем более выходить в город само собою не предполагается. С берегом уже связались, и через час подойдёт катер с местными властями. Судьба возвращенных беглецов не завидна. С ними не церемонятся. В Африке их попросту расстреливают тут же в порту. Но благо мы в более или менее цивилизованной стране. Наше командование просит прибывших за нашим неудачливым беженцем людей о снисхождении. Ещё через час мы снимаемся с якоря и снова берём курс на Лас-Пальмас. Потеряли часов шесть или семь. На душе всё-таки как-то некомфортно. Мои чувства разделяют некоторые члены команды, они как будто оправдываются: «Ну что мы могли сделать? Сам виноват. Не везти же его в Лас-Пальмас. Там нас за него оштрафуют». Больше всего переживает матрос, который должен был проверить второй трюм и твиндек перед отшвартовкой. Ему ещё и от капитана влетит. Такие случаи сплошь и рядом на флоте. Мне рассказывал один сокурсник, как они однажды шестерых из Абиджана (Берег Слоновой Кости – теперь Кодэвуар) вывезли. Троих поймали сразу, причём один кусался, из-за двоих пришлось возвращаться двое суток, а последнего поймал сам Бабич (фамилия моего сокурсника) в Лас-Пальмасе, причём тот оказал активное сопротивление. Бабич стоял на вахте, когда тот выскочил из укрытия. А вот ещё случай, который произошёл уже совсем недавно с моим приятелем штурманом. Он работал на немецких теплоходах курсирующих между островами Карибского архипелага и Южным побережьем Соединенных Штатов. Так вот они вывезли троих, по-моему, с Кюрасао. Им пришлось выдержать настоящую битву с ними, а потом их посадили в артелку и кормили, а они буянили как буйно помешанные. Так это ещё что? Их даже американская полиция не смогла выкурить из артелки. Пришлось их пожарными насосами усмирять. Хорошо, они не обнаружили ракеты и прочую пиротехнику, которая там хранилась, а то команде пришлось бы туго. Так что наш случай был достаточно лёгкий. В каком-то смысле слова, конечно.

От Касабланки до Лас-Пальмаса чуть больше суток ходу. Вечером 2-го января мы уже в порту. Лас-Пальмас – столица Канарских островов и рай для советского моряка. Нет, конечно, советский моряк вряд ли будет интересоваться историей испанского владычества, или интересными обычаями и нравами местного населения, над которым испанцы посмеиваются, как мы над молдаванами или чукчами. Не заинтересуют его ни архитектурные достопримечательности, ни шикарные магазины, ни дискотеки и кафе под открытым небом (на это у него нет денег), ни даже огромные песчаные пляжи, тянущиеся вдоль линии дорогих отелей (на это у него нет времени). Его цель – маклаки и проституция. Лас-Пальмас во времена СССР – это база советского рыбного флота и главное вожделение экипажей советских торговых судов, работавших на Западную Африку. Здесь менялись экипажи, здесь спускалась заработанная валюта, здесь была самая лучшая и дешёвая «отоварка». Отсюда в Союз везли магнитофоны, кнопочные телефоны, калькуляторы, электронные часы с музыкой, ковры, жвачку, кофты с блёстками, наспех сшитые джинсы, в общем, всё, что можно выгодно продать. Было, всё это конечно, и в Европе, но Лас-Пальмас, где количество «маклаков» превышало все допустимые нормы, занимал первую строчку в хит-параде. Слово «маклак», твёрдо укрепившееся тогда в моряцкой среде, означало тогда особую категорию людей – бывших граждан социалистического лагеря, убежавших от «коммунистического рая», торгующих дешёвкой и знающих непритязательные запросы нефтяника из Уренгоя. Маклаки не церемонятся: они подъезжают к самому пароходу и начинается реклама. Вас тут же отвезут и привезут. Товар доставят отдельным кортежем. У них самый лучший товар, у них самые низкие цены. Не правда ли знакомая картина? Тогда это было в диковинку.
Утром 3-го января выходим в город. Небо чистое – ни облачка. Воздух сухой прозрачный – +24С. Говорят здесь даже летом такая погода, только чуть теплее. Изредка, правда, ветер доносит сюда из Сахары отголоски песчаных бурь, и тогда у отдыхающих из Европы на зубах скрепит песок.
У меня на душе ощущение весны. Слава Богу, по магазинам идём не сразу. Удаётся посмотреть и пляж, где сидят редкие туристы и туристки (!) топ-лесс (впервые вижу этот уже набивший оскомину приём), и отели, и часть города с красивыми домами и витринами с кафе, где иностранных туристов уже гораздо больше, и суетной рынок, где развешана вся фруктовая и овощная экзотика Африканского побережья.
Идём по магазинам. На этот раз мне нужно сконцентрироваться. Это мой шанс. Прогадать нельзя. После шатания по нескольким наиболее привлекательным маклацким магазинам передо мной остаётся выбор: либо одно-кассетный Sharp с хорошим эквалайзером, автореверсом и хорошим радио, либо двух-кассетный Crown с отстёгивающимися колонками. Sharp известная фирма и нравится он мне больше, но двухкассетники только что вошли в моду и продать его будет легче. Поразмыслив, я беру Crown. За него мне дадут 1000-1200 рублей, как раз мне столько и нужно. Ещё беру красный кнопочный телефон и белые мокасины (я их выбросил года два назад). Возвращаемся на судно. Продукты уже получили. Бункеровка закончена. Через час привозят наши покупки из магазина. Ещё немного суеты и часам к семи вечера мы уже в море. Справа тянутся пляжи, редкие моторные лодки в спокойной воде, дома, церкви в испанском колониальном стиле, редкие селения на склонах уходящих в дымку гор, поросших лесом и кустарником, а дальше, за холмами золотистое солнце уже склонившееся к закату. Воздух чистый наполненный томительным пряным ароматом. Вернусь ли когда-нибудь в это благословенное место? А тем временем слушаю радио на своей магнитоле. Весь экипаж погружён в обновы. Ходят друг к другу прицениваются, проверяют, щупают.

Идём в Такоради (Гана). Экипаж живёт в предвкушении фруктов и «чейнжа». «Чейндж» на советском морском жаргоне – это альтернатива «отоварке». Что-то подобное мы уже практиковали в Марокко, но там, как авторитетно заявляют бывалые, «ченчить» нечего. По пароходу ползут слухи и россказни опытных мореманов и «ченчил». Какие бывают фрукты, сколько кусков мыла стоит проститутка, где Nescafe самый дешёвый, сколько банок сгущёнки нужно отдать за большую маску чёрного дерева. Тут можно услышать истории одна другой невероятнее: о том, как проституток таскают через иллюминатор, как негры ночью нападают на судно, чтобы стащить кусок верёвки, как рубят швартовые концы, как ловят и что делают с теми, кто пытается убежать, как наш марокканец, как бегают в самоволку в клубы для моряков. Рассказывают о местных нравах, о назойливости докеров и продавцов, о болезнях, гадах и насекомых и т.д. Африка – это, своего рода, «отрыв» для советского моряка. Там он – царь и бог. В Европе нужны деньги, а здесь он, обладатель сущёнки, огромного количества мыла, тройного одеколона, механических часов, фотоаппаратов «Зенит» (всё это заготавливается в соответствующих количествах перед рейсом), являет собой предмет вожделения и особого почитания местных «бомбил» и фарцовщиков. Ещё котируются поношенные вещи, бритвы, верёвки, тазы и прочая посуда. Мне говорили, что даже смыленную воду удавалось поменять на что-то. Местные деньги никому не нужны, да и купить на них нечего. Основные предметы обмена – кофе (главным образом Nescafe, завод по производству которого расположен в Абиджане), туземные маски и статуэтки, фрукты и кокосовые орехи, а также сомнительные развлечения.
Проходим Северный тропик. Обычно после прохождения тропика экипажу в день выдавали по 200 грамм сухого вина на человека. Но теперь времена изменились – в Союзе в самом разгаре борьба с пьянством и алкоголизмом – и нам выдают сок в литровых пакетах. Мне-то хорошо, а вот прочий народ ворчит и тихо матерится. На палубе уже совсем другой климат: небо покрыто волнистыми облаками, а горизонт затянут липкой дымкой. Видимость не более двух миль. Температура воздуха градусов +30С, но ощущение будто попал в парную. Кондиционеры не справляются. А что творится в машинном отделении, того я вам передать не могу. А ведь нужно ещё работать. Мы с шефом стараемся работать в других помещениях или на палубе. Готовим лебёдки к работе: в Африканских портах краны большая редкость. Нужно смазать электродвигатели, проверить контакты, починить систему управления. Несмотря на мои первые победы электромеханик всё ещё бьется с моей бестолковостью. Никак не могу взять в толк, чем отличается подключение «звездочкой» от подключения «треугольником» – это у меня камень преткновения ещё с училища. Ещё для меня проблема трёхфазный ток. Не понимаю, почему между фазами 380 вольт, а между фазой и корпусом 220. Это элементарно, но видимо, электричество – это не моё призвание.
Где-то через неделю после Лас-Пальмаса сталкиваюсь на палубе с летающим и жужжащим тараканом размером с воробья. Значит, суша рядом. В воде плавают ветки каких-то тропических растений. Ещё через час в сыром мареве уже можно различить смутные очертания берега. Пару дней торчим на рейде. Ожидание раздражает, тем более что жара становится невыносимой. В каюте кондиционер даёт температуру +24С, но после палубы ощущение, как будто тебя погрузили в холодную воду. Наконец, нас проводят в порт. Понятие «порт» в данном случае несколько преувеличено. Мы стоим в закрытой гавани без намёка на какие-либо портовые сооружения. Привязаны между двумя буями. Рядом с нами в таком же положении пришвартованы ещё несколько судов. Где-то на берегу свалены кряжи лимонного и красного дерева. Как нас будут грузить не понятно.
На следующий день приходит катер и судно заполняется копошащейся толпой чёрных людей. Их такое количество, что, кажется, они могут загрузить судно одними руками. Подгоняют баржу с мешками, и начинается погрузка. Работает только часть людей, остальные заняты кто чем: прохлаждаются на солнышке, бродят бесцельно по палубе, заглядывают, куда их не просят, требуют чего-нибудь поесть. Среди них есть больные с ужасными гноящимися ранами на коже. Оправляются они тут же с палубы прямо в воду. Старший помощник ругается, выгоняет их на берег, но это мало помогает – одни уходят, другие приходят. Среди них есть негр чудовищных размеров. Он не высок, но его голова и фигура невероятны. Такого я ещё в живую не видел: голова размером с огромную тыкву, глаза как маленькие блюдца, нос шириной сантиметров 5 (никак не меньше), огромная ладонь с пальцами-сардельками (я не шучу – помните размер сарделек?). Он очарован нашей буфетчицей. На судах есть негласный закон, что буфетчица спит с капитаном или другим старшим членом команды. Но у нашей на борту муж – невысокий щупленький матрос из рабочей команды. Он угрюмо поглядывает на великана, но не ссорится – его поклонение по-своему даже трогательно. Он заходит к ней на камбуз или требует, чтобы её позвали, справляется о здоровье, отпускает бессчётное количество комплиментов, а иногда привозит ей какие-то подарки (всё больше бананы правда). Погрузка идёт довольно вяло. Организовать чернокожих как следует не удаётся. Но зато мы, нижние чины, орудуем вовсю. Каждая вторая физиономия заискивающе смотрит вам в лицо и предлагает что-нибудь в обмен на наши «сокровища». Я слышал, в некоторых портах суда атакуют целые флотилии лодок. По правде говоря, «чейндж» строжайше запрещён. Поэтому первый помощник целый день прогуливается по второй палубе и слушает, что творится на главной. Мы шныряем по разным закоулкам и возбуждённо торгуемся. Я в центре внимания. Всем нужен мой английский, а африканцы поражены моим американским выговором (по правде говоря, это первый рейс, когда я свободно начал общаться на английском). Я уже выменял целую кучу кокосовых орехов и несколько ананасов. После длительных переговоров за рубашку и старые сапоги, которые я стащил из какой-то каптёрки, мне приносят целую корзину манго и бананов. Ещё мне приходится часто бегать на камбуз резать хлеб и намазывать его маслом, потому что ко мне бесконечно пристают голодающие. Они тычут указательным пальцем в открытый рот и жалобно произносят: «Чоп-чоп, чоп-чоп». В результате работу я совсем запустил. Электромеханик уже не смотрит на меня, а только раздражённо прикрикивает, первый помощник укоризненно увещевает, на глаза капитану я уже боюсь появляться. Но ажиотаж не спадает. Узнав, что я причастен к казённым лампочкам, огромный негр показывает мне антилопу из дерева, которое он выдаёт за чёрное. Десять лампочек и она моя. Я назначаю ему свидание на запасном трапе, который ведёт в артелку и раздевалку, и отдаю ему лампочки. Но что это? Лукавый негр!! Он требует ещё лампочек. А то он пойдёт к первому помощнику и всё расскажет. Он требует ещё и ещё. Он показывает мне другую антилопу «Ebony tree! Beautiful antelope eating grass! Only twenty bulbs» – и я снова бегу за лампочками. Этому извергу опять мало?! В конце концов я выношу ему почти две коробки и, взмыленный от страха и нервного напряжения, остаюсь с тремя антилопами, кушающими траву. Теперь они стоят у меня на фортепьяно, но я уже не уверен, что это чёрное дерево, скорее лимонное окрашенное в чёрный цвет. После этого события я с ним уже не здороваюсь. Но с него как с гуся вода: ходит весело, по приятельски кивает, подмигивает и предлагает новые сделки. В качестве компенсации он под конец приносит мне два жёлтых папайя. Я пытаюсь съесть половину, меня чуть не тошнит, и я отдаю остатки одному из наших матросов (интересно, что в последствии папайя, правда красное, пришлось мне очень по вкусу).
Из других гастрономических казусов. Первый съеденный кокос тает у меня во рту, как нежнейший деликатес, мне кажется, что я готов питаться одними кокосами. Но уже третий и четвёртый я доедаю с трудом. Ананасы сладкие, но после них щиплет губы и язык. Сезон манго ещё не начался, поэтому они зелёные и их нужно держать, пока не поспеют. В рейсе мне обещают огромные «королевские» бананы, розовые и сладкие как мёд, но самыми вкусными оказываются маленькие и неказистые. Какао бобы, которыми нас грузят, твёрдые и горькие на вкус, но в сочетании со сгущёнкой вполне сойдут за шоколад, если хорошо разжевать, конечно. Наконец я в буквальном смысле обломал зубы на сахарном тростнике: стою на палубе вгрызаюсь в сладкую солому и вдруг осознаю, что на переднем верхнем резце не хватает половины. Срез гладкий и ровный с маленьким острым довесочком, который неприятно колет язык. В сочетании с левым резцом, сломанным наискосок в детстве, плюс природный дефект в виде бороздок посередине, создают бесподобную картину – хоть рот не открывай. Зато Nescafe – приятный сюрприз. В отличие от растворимого индийского кофе в банках кислого и горького, который продаётся в Союзе по блату или в заказах по большим праздникам, Nescafe имеет приятный вкус почти натурального сваренного кофе. Меня обучают как приготовить из него что-то вроде каппуччино (тогда это слово у нас ещё известно не было): две ложки сахара, ложка или две Nescafe, всё это смешивается с несколькими каплями кипятка до кашеобразного состояния и взбивается-вспенивается ложкой, потом разбавляется кипятком и напиток с красивой коричневой пенкой готов к употреблению. Как водится, жизнь оказывается проще и одновременно увлекательнее самых невероятных историй.
Через несколько дней идём таки в увольнение. Я ожидаю джунглей и манговых зарослей прямо не берегу, но растительность выглядит достаточно обыденно. Деревья, правда, мне не знакомы, но выглядят отнюдь не экзотично. По дороге встречаю одного знакомого докера, которому я отдал трое сломанных механических часов в обмен на обещание принести натурального зелёного кофе. Докер мнётся и божится, что выполнит обещание буквально завтра. О зелёном кофе у нас ходят легенды. Он вроде бы содержит настоящий кофеин, который впоследствии при обработке и прожарке выпаривается и используется для производства каких-то наркотиков. Вкус у такого кофе, невероятно тонкий и он как будто источает немыслимый аромат после приготовления. Говорят, что наша таможня трясёт за него примерно так же, как за наркотики и за валюту. Мне впоследствии удалось выменять немного такого кофе за несколько банок сгущёнки, правда, у другого докера, тот, первый принёс мне какую-то молотую бурду в пачке. Я привёз его домой в полиэтиленовом пакетике из под молока, как эквивалент опиумного мака. Сжарил, сварил – ничего особенного – кофе как кофе. Другой случай ещё интересней. Один из докеров отзывает меня в сторону и показывает три маленьких орешка малинового цвета, напоминающие каштаны: «Cola!!!». В Таллине тогда уже давно продавалась Pepsi-Cola, и я уже много раз видел за границей бутылки с красными этикетками и звучащей мелодией запретного плода надписью «Coca-Cola». Но что такое Coca и Cola я тогда не догадывался. Думал – просто красивое название. И вот маленькие орешки малинового цвета. Но что мне с этим делать? Чернокожий докер объясняет: две-три штуки на пол-литра спирта, принимать грамм по 50 в день. Он делает выразительный жест рукой, из которого я понимаю, что заставит пойти на край света половину женского населения страны. Ну, нет! У меня с этим проблем нет, да и не люблю я стимуляторы. Но мои коллеги явно заинтригованы. Торг продолжается.
Итак, идём в увольнение. Городом это поселение назвать можно с некоторой натяжкой. Есть дома, школы, базар, но всё запущено, хотя и утопает в зелени. Базар небольшой, но довольно оживлённый. Впечатляют женщины, завёрнутые в яркие цветные полотна разных племён. Вот продают хозяйственное мыло и банки со сгущёнкой. Никак с нашего парохода. Всё остальное не производит впечатления. Кое-что продают прямо на земле, на разостланных в грязи подстилках. Мы ищем маски, но их здесь почему-то не продают. Ещё одно разочарование. Я то думал (наверное, по мультфильмам), что ананасы и кокосы у них тут произрастают как трава, ну, в худшем случае как яблоки или вишни у нас на Украине. Но вот стоит человек и торгует кусочками ананаса. Каждый кусочек – пять седи (это их местные «тугриков»). Не так уж и мало. Да-а, жизнь везде нелёгкая. Возвращаемся на судно. По дороге заходим в местный морской клуб. В магазинчике при клубе продают статуэтки. Но цены-ыы…. Я столько за всю жизнь не заработаю. Вечером у нас с парохода небольшая вылазка в морской клуб, что километров за 15 отсюда в сторону Секонди. Вылазку возглавляет капитан. Вот это да-а! Я заинтригован. Он берёт с собой только тех, кому доверяет. В их числе два матроса. Само собою я в это число не попадаю. Возвращаются глубокой ночью. Я пристаю с вопросами, но они молчат как рыбы. Скорее всего, ездили к проституткам и, всё-таки, досадно. Особенно мне, как будущему разведчику.
Через день, наконец, погрузка заканчивается, и мы выходим в море. Теперь нас ждёт три недели безостановочного плавания до Таллина. Тем временем, судно превращается во фруктово-овощную базу. Артелка забита развешенными под потолком. Артельщик в ярости. На камбузе одновременно толкутся человек десять: чистят, режут, кипятят – идёт заготовка компота из тех ананасов, что уже на пределе. Задействованы все пустые банки с винтовыми крышками. У меня под диваном килограмм десять апельсин (ещё из Марокко), штук двадцать кокосов, бананы и манго я спрятал в коробке в артелку. Но бананы приходится потреблять – они портятся. Я заготовил банок 5 компота, и ещё 15 ананасов висят в артелке. Целое сокровище. Потом я всем этим добром буду угощать моих друзей Таллине и в Москве. Тогда это было дикой экзотикой.
Через две недели входим в Бискайский залив. Бискайский залив – это место на земной карте, где штормы не прекращаются никогда. Это, конечно, не ревущие сороковые и не свирепые пятидесятые, что в Южном полушарии, но избежать девятибального шторма удаётся достаточно редко. И на этот раз не исключение – 8,5 баллов. Прямо как из фильма Феллини. Иллюминаторы задраены, в каюте темнота. После обеда сижу, слушаю радио на своей магнитоле. Магнитола стоит под иллюминатором, а кусок провода в качестве антенны пропущен через броняшку и выброшен за борт. Приём слабый, радиоволна французской музыкальной станции то усиливается, то снова куда-то уходит. Это меня раздражает. У соседа моториста приём отличный. Может у него приёмник лучше? У меня возникает идея выбросить за борт больший кусок проволоки. Но для этого нужно открыть иллюминатор. Я вспоминаю мои эксперименты в Северном море и осторожно поднимаю броняшку. За бортом качает, но волна немного в бок и я могу успеть выбросить провод, пока мы будем на гребне. Я удлиняю антенну и открываю иллюминатор. В каюту врывается ветер и брызги. Секунда и антенна уже за бортом. Нужно быстро закрывать иллюминатор. Но что меня удерживает? Я любуюсь стихией. Следующее за этим я помню не очень отчётливо. Мне кажется, это несколько напоминало кадр из популярной тогда итальянской комедии «Сеньор Робинзон», когда герой в затонувшем судне открывает иллюминатор. Помню только солнце, пробивающееся сквозь толщу воды метра полтора, и солёную струю, которую я стараюсь удержать руками. В шоке я, наконец, справляюсь и завинчиваю барашки. Я едва соображаю, и всё ещё исступленно продолжаю держаться за иллюминатор. Что-то мне мешает. Какое-то покалывание и скованность во всём теле. Магнитофон уже давно плавает у моих ног. Наконец, до меня доходит выдернуть штекер из розетки. Немного становится легче. На броняшку уже нет сил, и я сажусь на диван. Воды по колено, но мне всё равно. Через полчаса начинаю проявлять признаки жизни. Хоть бы никто не зашёл. У меня во рту какой-то ком, что-то мешает. Ворочаю языком – больно. Наконец собираюсь с силами и подхожу к зеркалу. Боже мой!!! Язык с обеих сторон прокушен боковыми зубами и распух. Начинаю вычёрпывать воду. Откуда она взялась эта волна?!! Я чуть не плачу. Это ж надо, сколько меня трясло током. Мой шеф мне рассказывал об одном старом электромеханике, он с ним плавал на «Гвардиях», который проверял напряжение довольно оригинальным способом. Щёлкнет двумя пальцами по контактам и говорит: «О-о! Тысяча вольт». Вот так, а я всем телом 220, да ещё минут пять стоял. С боевым вас крещением, Андрей Эдуардович! Обиднее всего за магнитофон. Я его разбираю, промываю, чищу. Теперь уж точно работать не будет. Но он работает и до сих пор стоит у меня в большой комнате. Такова уж моя верность старым вещам. А тогда у него только отломился маленький рычажок от эквалайзера (я его приклеил), осыпалась краска с колонок (подкрасил) и нарушилось плавное открывание левого подкассетника после того как я поставил его сушится к утиль-котлу (на сегодня это единственная память о том событии). А жевать после этого я не мог ещё очень долго – около месяца. Приходилось врать об отсутствии аппетита, о том, что зубы болят и пить больше калорийных жидкостей. Так что прав был мой электромеханик, когда гонял меня за открытые иллюминаторы.
Ещё через неделю подходим к Пыйрисару. Кругом льды. Мороз градусов 20С. Нас сжимает. Пробиться к Таллину нет никакой возможности. Льды тяжёлые, корпус трещит. Если не подоспеет ледокол, нас может раздавить. Так боремся дня два. Наконец, ночью нас вытаскивают и проводят в Таллинский порт. Я дома.

Но погоди радоваться, разведчик. Военкомат уже почти готов отдать меня в прокуратуру. В пароходстве мною не довольны из-за того, что я их не предупредил о повестке – военкомат и их достал. Родители в панике и измотаны. Им тут четыре месяца покоя не было. Но что самое ужасное – те люди, кто брал взятки от призывников, арестованы и находятся под следствием. Вычисляют и привлекают к ответственности и тех, кто эти взятки давал. Правда, того, что должен заняться моим делом вроде «пронесло» и он готов мне помочь, но мама ни в коем случае не хочет идти на риск. Риск слишком велик. Я ещё еду в Москву, посещаю театры, кружусь на дискотеках, но надо мной уже зависла команда №40-а, в которой я попаду в учебную сапёрную роту в Термезе, а оттуда на узел связи в пустыне под Кандагаром. Это была месть военкома. Правда, у меня ещё был шанс спастись хотя бы от Афганистана. К апрелю месяцу я уже выписался из Таллина и прописался в посёлке Болшево, Московской области, куда мы переехали с родителями после длительных и безуспешных поисков обмена. Но что меня заставило уйти в армию из Таллина? Я говорил, что хочу попасть в одну команду с друзьями, но служил я один, а с теми, кто был со мной из Таллина в учебке, уже давно потерял всякую связь.
Вот так я и не стал разведчиком. Может быть, это и есть судьба?